1. Как будто он впадал в полудремоту. Холод ли, мрак ли, сырость ли, ветер ли, завывавший под окном и качавший деревья, вызвали в нем какую-то упорную фантастическую наклонность и желание, -- но ему всё стали представляться цветы.
читать дальшеЕму вообразился прелестный пейзаж; светлый, почти жаркий день, праздничный день, Троицын день. Богатый, роскошный деревенский коттедж, в английском вкусе, весь обросший душистыми клумбами цветов, обсаженный грядами, идущими кругом всего дома; крыльцо, увитое вьющимися растениями, заставленное грядами роз; светлая, прохладная лестница, устланная роскошным ковром, обставленная редкими цветами в китайских банках. Он особенно заметил в банках с водой, на окнах, букеты белых и нежных нарцизов, склоняющихся на своих ярко-зеленых, тучных и длинных стеблях с сильным ароматным запахом. Ему даже отойти от них не хотелось, но он поднялся по лестнице и вошел в большую, высокую залу, и опять и тут везде, у окон, около растворенных дверей на террасу, на самой террасе, везде были цветы. Полы были усыпаны свежею накошенною душистою травой, окна были отворены, свежий, легкий, прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами, а посреди залы, на покрытых белыми атласными пеленами столах, стоял гроб. Этот гроб был обит белым гроденаплем и обшит белым густым рюшем. Гирлянды цветов обвивали его со всех сторон. Вся в цветах лежала в нем девочка, в белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на груди, точно выточенными из мрамора, руками. Но распущенные волосы ее, волосы светлой блондинки, были мокры; венок из роз обвивал ее голову. Строгий и уже окостенелый профиль ее лица был тоже как бы выточен из мрамора, но улыбка на бледных губах ее была полна какой-то недетской, беспредельной скорби и великой жалобы. Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни зажженных свечей не было у этого гроба и не слышно было молитв. Эта девочка была самоубийца -- утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер...2. Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и,содрав их с плеч, разоблачала обманы.
читать дальшеИ когда Маргарита, обдуваемая прохладнымветром, открывала глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своейцели. Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полнаялуна, все обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в туманах колдовскаянестойкая одежда.Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозванногопереводчика при таинственном и не нуждающемся ни в каких переводахконсультанте, в том, кто тепе??ь летел непосредственно рядом с Воландом поправую руку подруги мастера. На месте того, кто в драной цирковой одеждепокинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звенязолотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда неулыбающимся лицом. Он уперся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он неинтересовался землею под собою, он думал о чем-то своем, летя рядом с Воландом.
– Почему он так изменился? – спросила тихо Маргарита подсвист ветра у Воланда.
– Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, – ответил Воланд,поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, – его каламбур,который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарюпришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал.Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!
Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с негошерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князятьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какойсуществовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставивсвое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
Сбоку всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Лунаизменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазиеоказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, алицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демонбезводной пустыни, демон-убийца.
3.
И вот, стоя передзеркалом, я вдруг увидела - я чуть не упала от ужаса истыда, - я увидела, как ты украдкой сунул в мою муфту двекрупных бумажки. читать дальшеКак я только удержалась, чтобы невскрикнуть, не ударить тебя по лицу, - ты платил за эту ночьмне, любившей тебя с детства, матери твоего ребенка! Я быладля тебя только проституткой из Табарена, не больше, тызаплатил мне, заплатил! Мало того, что я была забыта тобой,я должна была еще снести от тебя унижение.
4. Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей.
читать дальшеМинут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча.
- Посмотри, -- сказал вдруг Аркадий, -- сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое -- сходно с самым веселым и живым.
- О друг мой, Аркадий Николаич! -- воскликнул Базаров, -- об одном прошу тебя: не говори красиво.5.— Джен Эйр!.. Джен Эйр!!! — повторял он.
читать дальше— Да, мой дорогой хозяин, я Джен Эйр. Я разыскала вас, я вернулась к вам.
— На самом деле? Цела и невредима? Живая Джен?
— Вы же касаетесь меня, сэр, вы держите меня довольно крепко, и я не холодная, как покойница, и не расплываюсь в воздухе, как привидение, не правда ли?
— Моя любимая со мной! Живая! Это, конечно, ее тело, ее черты! Но такое блаженство невозможно после всех моих несчастий! Это сон; не раз мне снилось ночью, что я прижимаю ее к своему сердцу, как сейчас; будто я целую ее, вот так, — и я чувствовал, что она любит меня, верил, что она меня не покинет.
— И я никогда вас не покину, сэр.
— «Никогда не покину», — говорит видение? Но я каждый раз просыпался и понимал, что это обман и насмешка; я был один и всеми покинут; моя жизнь мрачна, одинока и безнадежна; душа томилась жаждой и не могла ее утолить; сердце изголодалось и не могло насытиться. Милое, нежное видение, прильнувшее ко мне сейчас, ты так же улетишь, как улетели твои сестры; но поцелуй меня перед тем, как улететь, обними меня, Джен!
6. — Что и говорить, вылитый отец, — сказала она,провожая глазами Дэна, он как раз нырнул под низко нависшие ветви и скрылся извиду.
читать дальшеМэгги похолодела, как всегда при этих словах, хотя за многиегоды опять и опять слышала их от самых разных людей. Конечно же, у нее простосовесть нечиста. Люди всегда подразумевают сходство Дэна с Люком. Почему бы инет? В чем-то существенном Люк О'Нил с виду очень похож на Ральфа деБрикассара. Но сколько ни старалась Мэгги держаться как ни в чем не бывало, отзамечаний о сходстве Дэна с отцом ей всегда становилось не по себе.
Она осторожно перевела дух, сказала как могла небрежно:
— Ну, разве, мама? — и продолжала, беззаботнопокачивая ногой:
— Право, я этого не вижу. У Дэна ни в характере, ни вповедении ничего нет общего с Люком.
Фиа засмеялась, Словно бы фыркнула пренебрежительно, но этобыл самый настоящий смех. Глаза ее с годами поблекли, да еще начиналиськатаракты, но сейчас она в упор хмуро и насмешливо разглядывала испуганное лицодочери.
— Ты что же, Мэгги, круглой дурой меня считаешь? Яговорю не про Люка О'Нила. Я сказала, что Дэн — вылитый Ральф де Брикассар.
Свинец. Нога, тяжелая, свинцовая, опустилась на вымощенныйиспанской плиткой пол веранды, налитое свинцом тело сникло в кресле, не хватаетсил биться непомерно тяжелому свинцовому сердцу. Бейся, будь ты проклято,бейся! Ты должно биться ради моего сына!
— Что ты, мама! — голос тоже свинцовый. — Чтоты такое говоришь! Преподобный Ральф де Брикассар?!
— А ты знаешь и других Ральфов де Брикассаров? ЛюкО'Нил не имеет никакого отношения к этому мальчонке, Ральф де Брикассар — воткто его отец. Я это знаю с первой минуты, когда ты родила его, а я приняла.
— Но… но тогда почему ты молчала? Ждала семь лет, атеперь бросаешь мне такое нелепое, сумасшедшее обвинение?
7. Чувствуя, что он потерял всякую опору,что только его онемевшие слабые руки еще за что-то цепляются, несчастныйзакрыл глаза и выпустил желоб.
читать дальшеОн упал. Квазимодо смотрел на то, как он падал.8. — У тебя есть все необходимое в дорогу?
читать дальшеЕму хочется обернуться к сестре и сказать: нет.
Но она отвернулась и плачет. Не о нем, потому что никто никогда больше о нем не
заплачет, таким уж сотворил его Господь. Кэт плачет о том, что считает правильной
жизнью: воскресенье после обедни, сестры, золовки, невестки целуются, шлепают
племянников (любя) и тут же гладят их по головке, передают из рук в руки
младенцев, сравнивают, чей толще, а мужчины стоят кружком и говорят о делах, о
шерсти, пеньке, доставке, чертовых фламандцах, правах на лов рыбы, пивоварнях,
годовых оборотах, услуге за услугу, нужных людях, «надо бы немного подмазать»,
«мой поверенный обещал»… Вот что сулил брак с добрым семьянином Морганом
Уильямсом, да только Уолтер все испортил.9. Устин читал обо всем этом и явственно слышал голос Филиппа Меньшикова: «Россия — большая, на одной стороне ночь, на другой день. А мир еще больше, вот что. А разве может мир терпеть такую несправедливость?»
читать дальше«Не может... Не может!» — гудело в голове Устина всю ночь. И, кажется, всю ночь он про себя так же горько и тяжело усмехался чему-то.
10. Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучкамижелтоватых волос, торчащими по бокам. читать дальшеЛицо гладко выбритое, нижняя губавыпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколькокапризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебрянойоправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорилскрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую:когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой рукипревращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибоэрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок оченьчасто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своейобласти, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии,профессор Персиков почти никогда не говорил. Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессорасбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему запискутакого содержания: "Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всюжизнь буду несчастна из-за них". Профессор больше не женился и детей не имел.
Это и у меня одни из самых любимых.